Автор заранее извиняется, потому не уверен в целесообразности написанного.
222 слова.
Ты начинаешь понимать, что свободен, немного раньше остальных. Ты все еще бегаешь, сбивая ноги, по городу, ты все еще по горло занят делами. Ты по-прежнему падаешь на первую попавшуюся постель, чтобы на 4 (иногда – какая непозволительная роскошь - на 6-7 часов) сбежать от тяжелого дурманящего ужаса вокруг в не менее тяжелые перемежающиеся бредом сны, вызванные бесконечным приемом лекарств.
Твоя голова болит от тяжелого воздуха эпидемии и пухнет от мыслей, ты споришь с Инквизитором, Генералом и Бурахом, ты внимательно следишь за Кларой, и еще более внимательно – за Самозванкой. Ты уворачиваешься от смертоносных объятий зараженных и метко пущенных бандитских ножей. Заходишь к Андрею на пару минут отдохнуть, и к Юлии – унять свое изматывающее беспокойство ее меланхолией. Ты делаешь то, что подсказывает момент.
И когда к двенадцатому дню ты спасаешь всех, кого можно было спасти, и скорбишь по тем, кого спасти было невозможно, когда до Совета остаются считанные часы, - ты вдруг перестаешь считать грядущий момент принятия решения чем-то, действительно способным что-либо изменить.
Из глубины самого себя, сравнимой с глухой глубиной подземных родников, прорастает и, наконец, поднимает голову лишь робко намекавшее о себе до сих пор ощущение правильности всего происходящего. Твоей настоящей свободой становится момент, когда ты понимаешь, что никто кроме тебя самого не был ответственен за предпринятые тобой действия.
И в этот самый момент повязанные на твоих запястьях марионеточные нити начинают трещать и рваться.
222 слова.
Ты начинаешь понимать, что свободен, немного раньше остальных. Ты все еще бегаешь, сбивая ноги, по городу, ты все еще по горло занят делами. Ты по-прежнему падаешь на первую попавшуюся постель, чтобы на 4 (иногда – какая непозволительная роскошь - на 6-7 часов) сбежать от тяжелого дурманящего ужаса вокруг в не менее тяжелые перемежающиеся бредом сны, вызванные бесконечным приемом лекарств.
Твоя голова болит от тяжелого воздуха эпидемии и пухнет от мыслей, ты споришь с Инквизитором, Генералом и Бурахом, ты внимательно следишь за Кларой, и еще более внимательно – за Самозванкой. Ты уворачиваешься от смертоносных объятий зараженных и метко пущенных бандитских ножей. Заходишь к Андрею на пару минут отдохнуть, и к Юлии – унять свое изматывающее беспокойство ее меланхолией. Ты делаешь то, что подсказывает момент.
И когда к двенадцатому дню ты спасаешь всех, кого можно было спасти, и скорбишь по тем, кого спасти было невозможно, когда до Совета остаются считанные часы, - ты вдруг перестаешь считать грядущий момент принятия решения чем-то, действительно способным что-либо изменить.
Из глубины самого себя, сравнимой с глухой глубиной подземных родников, прорастает и, наконец, поднимает голову лишь робко намекавшее о себе до сих пор ощущение правильности всего происходящего. Твоей настоящей свободой становится момент, когда ты понимаешь, что никто кроме тебя самого не был ответственен за предпринятые тобой действия.
И в этот самый момент повязанные на твоих запястьях марионеточные нити начинают трещать и рваться.
Очень здорово!
а.