Мать Червей говорит: коровы нынче доятся чёрным молоком, а твирь небывалым урожаем из сырой земли тянется - пить корнями кровь, что вскоре пропитает Степь пуще дождевой водицы. Мать Быков слушает, недоверчиво и хитро щуря чёрные глазки-искорки.
Ведьма степная говорит: раз ударит аврокс копытом - вся земля содрогнётся, два ударит - звёзды на небесной тверди покачнутся, три ударит - рухнет Башня, злым шипом под самое сердце удурга ужалившая. Хранительница Уклада хоть и понимает, что священные звери не для того Степью созданы, про себя мечтает, как бы прокатиться верхом на его необъятной спине - оттуда, верно, можно разглядеть весь Город от края до края, а может, и весь мир.
Хриплогласая, ядословная Эспэ-Инун говорит: на болотах блуждают огни, шепчутся утопленники, играют на тростниковых дудочках лукавые духи. Маленькая Настоятельница знает, что духи те добрые - Мишка так сказала, а уж кому, как не ей, их слышать и понимать, как самое себя.
Споро сплетается в руках сабы травяной венок, ловко вплетаются в него нити сказок горше самой твири, память хранящей, старше земли, мертвецов баюкающей, да не мудрее силы, в малютке-Тае спящей.
читать дальшеЗа Бойнями пряно и будто бы дымно: жёлтый туман вьётся над травами. Это дышит Степь, и Тая видит, как вздымается её грудь, но даже на периферии зрения не может заметить движение — только изменение положения, потому что Тая смотрит себе под ноги. Она знает: то, что не смог увидеть Спичка, увидит она.
Тая шевелит грязными пальцами ног, сжимая между ними скользкого земляного червяка. Сандалии зажаты в маленькой руке: ей кажется, босиком лучше искать след. Она видит птичьи, одонгов — в три раза больше и шире её собственных, — следы своего отца, даже человеческие, но Тая знает, как выглядят следы Примигениуса — нет ничего похожего. Запах трав назойлив и вездесущ, она старательно раздувает ноздри, пытаясь услышать тот самый, — Тая не знает, какой. Аврокс идёт по земле, и туда, где он давит на её тело, тянутся и вспухают тугие жилы. Протекающая этими путями кровь острым и солёным тоном позволила бы, наверное, обнаружить след. И действительно, земля истончилась и голые ступни вдруг ощущают пульс.
Сухие костяные пальцы ухватили Таю локоть, а едва пробившийся сквозь землю кровяной дух перебил запах сырой земли.
— Не смотри, — землисто извергнул скрипучий голос. — Здесь тело матери Бодхо вскрыто.
Тая обернулась к Оспине, приближения которой она бы не пропустила — а значит, Оспина вовсе не подходила.
— А что мне за это будет?
— Я зарою тебя в землю и сожру, — сухо ответила Оспина, не моргая и не сводя взгляда с Таи. — Обглодаю твои хрупенькие косточки.
— А я — твои, — Тая улыбнулась, показывая острые зубки.
Оспина оскалилась.
— Тебе нельзя туда.
Расскажи мне сказку — и я уйду.
— Тебе разве не страшно? Не слышишь хриплое мычание из-под земли? Это коровы, которые уходят пастись в Степь. Они едят траву, которую им есть нельзя, и из их дёсен начинает капать кровь, кормя почву. Их вымена полнятся горьким молоком, и они стонут от боли, потому что никто не хочет их доить. Молоко просачивается из сосцов, и там, где оно увлажнило землю, вянут травы, зато охотнее растёт савьюр. Отравленные коровы ложатся издыхать, и матерь проглатывает их, принимая в себя, — Оспина снова скалится. — И под нами сейчас…
Тая лукаво наклоняет голову.
— Хитрая ты, Оспина, но меня не перехитришь. Эту сказку я знаю: сама её видела в Многограннике и стращала тех, кто попугливее.
Темнело, и степь полнилась подспудным бормотанием.
— Слышишь, черви выползли? Это значит, проснулась и Суок. Зачем ей ждать, чем от неё откупятся в эту ночь, если рукой подать до мясца посвежее и понежнее? Она уже увидела тебя через источник.
Только сейчас Тая заметила Сугаг-Хадуг, змеящийся за спиной Оспины. Как хорошо она ни знала Степь, местоположение источника постоянно изглаживалось из памяти, да и почти не попадался он Тае на глаза. А в нём...
То, что казалось идущей на убыль Луной, ею не являлось. А являлось глазом прищуренным, притаившимся. Если бы Тая была повпечатлительней, взгляд показался бы ей алчущим.
— Это её глаз.
— А где второй?
— Второй у Бос Туроха на левом роге, видно на небе, как совсем стемнеет. А всё жадность. Раз захотелось Суок пожрать сон человека, заснувшего совсем близко от Сугаг-Хадуга, на кургане. Сон то сочный был и горячий. Разинула Суок пасть, да не по зубам ей сон был — угодила в него головой, а там Великий Бык с человеком говорил, потому что был человек Служителем. Боднул её Бык, чтобы головой, куда не дозволено, не совалась. В глаз попал, выпихнул Суок. И затаила Суок злобу на него. Говорят, зряч остался правый глаз её и по сей час она подсматривает да подгадывает.
— Это потому к нам чуть ослабли — песчанка пришла?
— Хитрая ты, Тая, да мала ещё. Не скажу про Язву, незачем Степь этим рассказом дразнить. И так уже много рассказала, а ты слушай и запоминай, куда соваться нельзя.
Тая поняла, что больше ничего не добьётся, и нехотя ушла, не заметив второй пары костяных следов рядом со следами Оспины.
inq-princess, спасибо) VintaBale, спасибо, мы старались) mindless copycat, это просто бальзам на душу, написать неоспинистую Оспину я боялась больше всего! Korppikotka, второе исполнение мы с Оми напару писали. Это вам на самом деле спасибо за благодатную заявку.
Мать Червей говорит: коровы нынче доятся чёрным молоком, а твирь небывалым урожаем из сырой земли тянется - пить корнями кровь, что вскоре пропитает Степь пуще дождевой водицы.
Мать Быков слушает, недоверчиво и хитро щуря чёрные глазки-искорки.
Ведьма степная говорит: раз ударит аврокс копытом - вся земля содрогнётся, два ударит - звёзды на небесной тверди покачнутся, три ударит - рухнет Башня, злым шипом под самое сердце удурга ужалившая.
Хранительница Уклада хоть и понимает, что священные звери не для того Степью созданы, про себя мечтает, как бы прокатиться верхом на его необъятной спине - оттуда, верно, можно разглядеть весь Город от края до края, а может, и весь мир.
Хриплогласая, ядословная Эспэ-Инун говорит: на болотах блуждают огни, шепчутся утопленники, играют на тростниковых дудочках лукавые духи.
Маленькая Настоятельница знает, что духи те добрые - Мишка так сказала, а уж кому, как не ей, их слышать и понимать, как самое себя.
Споро сплетается в руках сабы травяной венок, ловко вплетаются в него нити сказок горше самой твири, память хранящей, старше земли, мертвецов баюкающей, да не мудрее силы, в малютке-Тае спящей.
мимокайман
Мимокрокодил умер от переизбытка аняняшности.
И спасибо за то, что Мишку любимую упомянулиСпасибо всем большое)
Любитель
читать дальше
Мимокрокодил
Спасибо. Откроетесь, Автор 2?
VintaBale, спасибо, мы старались)
mindless copycat, это просто бальзам на душу, написать неоспинистую Оспину я боялась больше всего!
Korppikotka, второе исполнение мы с Оми напару писали. Это вам на самом деле спасибо за благодатную заявку.