1. 918 слов. Извините графомана. Ну, любимая пара же!
Рука у него не дрожит, когда он наливает в стакан тягучее степное зелье. Он ещё совсем не стар, пусть и лысеет, пусть и тяжело вставать по утрам, и ещё не скоро детям придется ходить за ним, как за совсем уж немощным стариком. Сейчас до этого далеко, и ему никто не может запретить пить твирин, потому что это вредно и не спать до полуночи, потому что это ещё вредней. Ну, а уж драть себе сердце воспоминаниями он сможет даже на смертном одре, сколько бы ему не говорили, что от этого скачут нервы и бывают инфаркты. Жизнь сама по себе опасная и вредная штука. От неё умирают. Он наполняет стакан почти до самых краев. Слизывает с пальца пролившуюся из бутылки изумрудную каплю. Твирин красив, если смотреть на него на свет, и он смотрит, как в дурманном зеленом мареве плавится и трепещет огонек свечи... В доме тихо. Дочь где-то наставляет своих приблудышей, сын опять покоряет Степь. Первая вернется к ночи. Второго можно не ждать ещё много дней. Сейчас это хорошо. Сейчас его радует тишина. Много лет назад, в этот самый день, где-то в Столице, в обычной пятиэтажке, родилась Белая Виктория. Другие уже давно забыли, что это случилось именно в середине зимы. Они уже привыкли поминать Хозяйку только в день смерти, уже не помнят её живой - только доброй богиней со слепыми глазами. У него память лучше и дольше. В конце концов, он знал и любил её ещё в то время, когда она была обычной студенткой. Будущим педагогом, улыбчивой, доброй, не очень красивой, совершенно прозаичной девушкой без всяких сверхъестественных сил... Он отпивает из стакана, закончив с любованием. Устало оплывает в своё кресле. Хороший вечер для памяти, и он честно вспоминает, как в первый её день рождения он отчаянно пытался придумать, что же подарить. Среди идей были котенок и теплое пончо, а обернулось всё почему-то калькулятором... Он отпивает ещё, и воспоминания прорываются потоком, захлестывают сознание. Обычно он старается не помнить, и у него даже получается, но сегодня уже нет никаких сил. Да и день подходящий.
...Она умела печь пирог из яблок, сооружать лепешки "студенческие" буквально из воздуха, и превращать любое помещение, предоставленное в пользование, во что-то абсолютно беспорядочное, но при этом ужасно уютное. В их комнате в Столице - в то безмятежное студенческое время, когда они ещё никуда не собирались уезжать, и заканчивали Университет - царил такой бедлам, что Влад каждый раз, выходя ночью покурить, думал, что обязательно обо что-нибудь споткнется и сломает ногу. Кипы бумаг, выросшие вдвое - ведь теперь их, учащихся, было два человека. Схемы на стенах, таблицы терминов, рисунки Виктории. Яркая кофта, всегда забытая на стуле, и вырастающая там, казалось, из ничего. Ужин каждый вечер. Позабытые на подоконнике чашки. Они любили смотреть на город из окна - она любила - и Влад терпел вечный сквозняк, и становился у неё за плечом, и иногда придерживал за талию, когда она высовывалась слишком уж сильно... ...Она любила поезда, и любила детей, и перебираясь в Город, чувствовала себя в своей стихии. Легкая на подъем, живая и светлая, она набрала вещей на большой рюкзак, и так они и шли по Столице в последний раз - два Влада, старший и младший, каждый со своим чемоданом - хотя у младшего в нем, конечно, были только самые легкие игрушки - и мать семейства, выглядевшая как заядлая путешественница... ...Она прижилась в Городе так, словно родилась здесь и не уезжала никогда. Стала носить белое платье, смеяться мелочам, вечно держала окна открытыми, а двери незапертыми, подкармливала бедных просто так, для развлечения, и когда по ночам просыпалась с криком от страшных видений - он всегда был рядом, укачивал, гладил по голове. Она варила суп и подолгу уходила в Степь, к юртам пастухов-одонхе, гладила быков по мягкому носу, предсказывала редко и всегда точно, о чем-то разговаривала с Ниной. Её нельзя было не любить, и он любил - честно, самозабвенно. Не фанатично, как Виктор, готовый бросится в огонь ради малейшего каприза Алой, а рассудительно и спокойно. Он все так делал. Он поил её лекарствами, когда она болела, соглашался на долгие прогулки по вечерам, выписывал фрукты из самой Столицы, когда она носила дочь, играл с ней в шахматы. Они были одно, воплощенная теория притягивающихся противоположностей, и больше всего на свете он любил перебирать её волосы, дышать запахом меда и солнца, и чувствовать теплую ладонь на груди, и...
Влад вздрагивает. Опасно кренящийся в его пальцах стакан выравнивается и замирает, и старший Ольгимский неприязненно кривит губы - задремал, старый дурак, с твирином в руке. Как бы потом слуги мыли это всё? И неприятно скользит на периферии сознания - "Старею". Он с трудом поднимается - пить расхотелось совершенно, стоило только вспомнить, как она не одобряла этой привычки, и он накидывает шубу, натягивает сапоги, выходит на крыльцо. Снег заносит Город, белый снег - совсем как её платье - и по этой белизне очень четко видны его следы - в сторону "Горнов", в сторону склепов Хозяек. Там всегда горят свечи, там иногда кажется... всякое, именно там он отходил в те страшные дни после её смерти. Виктория идет за ним по следам, снег не мнется под её шагами. Тяжело знать, что тебя не услышат... Но когда Влад добирается до могил, усаживается на холодный камень - она касается его щеки, садится рядом. Знает - именно ради этого призрачного ощущения он и ходит к склепам, и радуется, что он чувствует хотя бы это. "А шапку так и не носишь, - вздыхает она неслышно, свивает пар от его дыхания в затейливые узоры. Нине, конечно, проще. Вот только она ни за что не хотела бы быть Ниной... Влад же закрывает глаза, ловит ускользающее ощущение чужого, доброго присутствия. На Город медленно и тяжело накатывается зимняя ночь.
[condemned to love], Иногда у меня возникает впечатление вроде "Кто же меня тут не знает?") Спасибо. день серебра, Спасибо, что хоть кто-то про эту пару заказывает. Иначе пришлось бы мне, а выполнять собственные заявки - не комильфо. mindless copycat, Спасибо. Автору приятно.
-
-
08.02.2012 в 20:24918 слов.
Извините графомана. Ну, любимая пара же!
Рука у него не дрожит, когда он наливает в стакан тягучее степное зелье. Он ещё совсем не стар, пусть и лысеет, пусть и тяжело вставать по утрам, и ещё не скоро детям придется ходить за ним, как за совсем уж немощным стариком. Сейчас до этого далеко, и ему никто не может запретить пить твирин, потому что это вредно и не спать до полуночи, потому что это ещё вредней.
Ну, а уж драть себе сердце воспоминаниями он сможет даже на смертном одре, сколько бы ему не говорили, что от этого скачут нервы и бывают инфаркты.
Жизнь сама по себе опасная и вредная штука. От неё умирают.
Он наполняет стакан почти до самых краев. Слизывает с пальца пролившуюся из бутылки изумрудную каплю. Твирин красив, если смотреть на него на свет, и он смотрит, как в дурманном зеленом мареве плавится и трепещет огонек свечи...
В доме тихо. Дочь где-то наставляет своих приблудышей, сын опять покоряет Степь. Первая вернется к ночи. Второго можно не ждать ещё много дней. Сейчас это хорошо. Сейчас его радует тишина.
Много лет назад, в этот самый день, где-то в Столице, в обычной пятиэтажке, родилась Белая Виктория. Другие уже давно забыли, что это случилось именно в середине зимы. Они уже привыкли поминать Хозяйку только в день смерти, уже не помнят её живой - только доброй богиней со слепыми глазами. У него память лучше и дольше. В конце концов, он знал и любил её ещё в то время, когда она была обычной студенткой. Будущим педагогом, улыбчивой, доброй, не очень красивой, совершенно прозаичной девушкой без всяких сверхъестественных сил...
Он отпивает из стакана, закончив с любованием. Устало оплывает в своё кресле. Хороший вечер для памяти, и он честно вспоминает, как в первый её день рождения он отчаянно пытался придумать, что же подарить. Среди идей были котенок и теплое пончо, а обернулось всё почему-то калькулятором... Он отпивает ещё, и воспоминания прорываются потоком, захлестывают сознание. Обычно он старается не помнить, и у него даже получается, но сегодня уже нет никаких сил. Да и день подходящий.
...Она умела печь пирог из яблок, сооружать лепешки "студенческие" буквально из воздуха, и превращать любое помещение, предоставленное в пользование, во что-то абсолютно беспорядочное, но при этом ужасно уютное. В их комнате в Столице - в то безмятежное студенческое время, когда они ещё никуда не собирались уезжать, и заканчивали Университет - царил такой бедлам, что Влад каждый раз, выходя ночью покурить, думал, что обязательно обо что-нибудь споткнется и сломает ногу. Кипы бумаг, выросшие вдвое - ведь теперь их, учащихся, было два человека. Схемы на стенах, таблицы терминов, рисунки Виктории. Яркая кофта, всегда забытая на стуле, и вырастающая там, казалось, из ничего. Ужин каждый вечер. Позабытые на подоконнике чашки. Они любили смотреть на город из окна - она любила - и Влад терпел вечный сквозняк, и становился у неё за плечом, и иногда придерживал за талию, когда она высовывалась слишком уж сильно...
...Она любила поезда, и любила детей, и перебираясь в Город, чувствовала себя в своей стихии. Легкая на подъем, живая и светлая, она набрала вещей на большой рюкзак, и так они и шли по Столице в последний раз - два Влада, старший и младший, каждый со своим чемоданом - хотя у младшего в нем, конечно, были только самые легкие игрушки - и мать семейства, выглядевшая как заядлая путешественница...
...Она прижилась в Городе так, словно родилась здесь и не уезжала никогда. Стала носить белое платье, смеяться мелочам, вечно держала окна открытыми, а двери незапертыми, подкармливала бедных просто так, для развлечения, и когда по ночам просыпалась с криком от страшных видений - он всегда был рядом, укачивал, гладил по голове. Она варила суп и подолгу уходила в Степь, к юртам пастухов-одонхе, гладила быков по мягкому носу, предсказывала редко и всегда точно, о чем-то разговаривала с Ниной. Её нельзя было не любить, и он любил - честно, самозабвенно. Не фанатично, как Виктор, готовый бросится в огонь ради малейшего каприза Алой, а рассудительно и спокойно. Он все так делал. Он поил её лекарствами, когда она болела, соглашался на долгие прогулки по вечерам, выписывал фрукты из самой Столицы, когда она носила дочь, играл с ней в шахматы. Они были одно, воплощенная теория притягивающихся противоположностей, и больше всего на свете он любил перебирать её волосы, дышать запахом меда и солнца, и чувствовать теплую ладонь на груди, и...
Влад вздрагивает. Опасно кренящийся в его пальцах стакан выравнивается и замирает, и старший Ольгимский неприязненно кривит губы - задремал, старый дурак, с твирином в руке. Как бы потом слуги мыли это всё? И неприятно скользит на периферии сознания - "Старею".
Он с трудом поднимается - пить расхотелось совершенно, стоило только вспомнить, как она не одобряла этой привычки, и он накидывает шубу, натягивает сапоги, выходит на крыльцо. Снег заносит Город, белый снег - совсем как её платье - и по этой белизне очень четко видны его следы - в сторону "Горнов", в сторону склепов Хозяек. Там всегда горят свечи, там иногда кажется... всякое, именно там он отходил в те страшные дни после её смерти.
Виктория идет за ним по следам, снег не мнется под её шагами. Тяжело знать, что тебя не услышат...
Но когда Влад добирается до могил, усаживается на холодный камень - она касается его щеки, садится рядом. Знает - именно ради этого призрачного ощущения он и ходит к склепам, и радуется, что он чувствует хотя бы это.
"А шапку так и не носишь, - вздыхает она неслышно, свивает пар от его дыхания в затейливые узоры. Нине, конечно, проще. Вот только она ни за что не хотела бы быть Ниной...
Влад же закрывает глаза, ловит ускользающее ощущение чужого, доброго присутствия.
На Город медленно и тяжело накатывается зимняя ночь.
-
-
08.02.2012 в 20:44вы меня до слёз.
я случайно
-
-
08.02.2012 в 21:27Чудеснейше.
восторженный поклонник
-
-
09.02.2012 в 14:10заказчик
-
-
09.02.2012 в 16:19Иногда у меня возникает впечатление вроде "Кто же меня тут не знает?")
Спасибо.
день серебра,
Спасибо, что хоть кто-то про эту пару заказывает. Иначе пришлось бы мне, а выполнять собственные заявки - не комильфо.
mindless copycat,
Спасибо. Автору приятно.