Муж снова видел, как она впрыскивает себе морфий. Совсем смешная концентрация, прямо сквозь ткань рукава, в исколотое плечо из металлического шприца... Сабуров молчал. Он знал, что жена давно променяла свою душу, свою страсть и свой разум на божественные белые кристаллы. И она перестала уже прятать глаза и чувствовать вину перед Александром. Если он не мог облегчить её страдания так, как облегчал её двухпроцентный бог, какое он вообще право имел осуждать Катерину...
Пётр пьян мертвецки. Дрожащие слабые пальцы не в состоянии удержать даже горлышка бутылки, и та со стуком выпадает из руки на пол. Твирин хлещет из горла, течёт по половицам, затекает меж досками и звонко капает на нижний этаж, но у архитектора нет сил даже поднять её. Он дышит-то с трудом, и успевает подумать, что вот сейчас западёт язык, и он задохнётся, не протрезвев. Андрей станет злиться, когда увидит, что обнажённый до пояса брат уснул с запрокинутой головой прямо в ванне. Андрей... Да к чертям этого Андрея! Вознамерился вылечить Петра от алкоголизма, а сам только и таскает ему твирин еженощно... К чертям Андрея...
Муж ненавидит этого архитектора. Он бы ударил Катерину, если б только заподозрил её в визите к тому, кого он давно мечтает отправить на эшафот. Глупый... Глупый. Не за тем, чтоб уговорить вымолить прощение на коленях у Александра Катерина к Петру ходит. И не думает вовсе о том, как красив падший гений, когда ведёт обтянутым в перчатку иссохшимся пальцем по безжизненным губам. Что снится этому рабу пряного наркотика, едва ли менее слабого, чем тот, который каждый вечер своим пологом укрывает супругу правителя? Кто знает... Не хочется представлять. И едва ли сны самой Катерины сколько-нибудь похожи на галлюцинации Стаматина, но она знает, что только архитектор вольно или невольно может разделить её безумие. У этой страшной сказки нет конца, и, даже когда кто-нибудь из них двоих умрёт от передозировки, это ничего не изменит...
Муж снова видел, как она впрыскивает себе морфий. Совсем смешная концентрация, прямо сквозь ткань рукава, в исколотое плечо из металлического шприца...
Сабуров молчал. Он знал, что жена давно променяла свою душу, свою страсть и свой разум на божественные белые кристаллы. И она перестала уже прятать глаза и чувствовать вину перед Александром. Если он не мог облегчить её страдания так, как облегчал её двухпроцентный бог, какое он вообще право имел осуждать Катерину...
Пётр пьян мертвецки. Дрожащие слабые пальцы не в состоянии удержать даже горлышка бутылки, и та со стуком выпадает из руки на пол. Твирин хлещет из горла, течёт по половицам, затекает меж досками и звонко капает на нижний этаж, но у архитектора нет сил даже поднять её. Он дышит-то с трудом, и успевает подумать, что вот сейчас западёт язык, и он задохнётся, не протрезвев. Андрей станет злиться, когда увидит, что обнажённый до пояса брат уснул с запрокинутой головой прямо в ванне. Андрей... Да к чертям этого Андрея! Вознамерился вылечить Петра от алкоголизма, а сам только и таскает ему твирин еженощно... К чертям Андрея...
Муж ненавидит этого архитектора. Он бы ударил Катерину, если б только заподозрил её в визите к тому, кого он давно мечтает отправить на эшафот. Глупый... Глупый. Не за тем, чтоб уговорить вымолить прощение на коленях у Александра Катерина к Петру ходит. И не думает вовсе о том, как красив падший гений, когда ведёт обтянутым в перчатку иссохшимся пальцем по безжизненным губам.
Что снится этому рабу пряного наркотика, едва ли менее слабого, чем тот, который каждый вечер своим пологом укрывает супругу правителя? Кто знает... Не хочется представлять. И едва ли сны самой Катерины сколько-нибудь похожи на галлюцинации Стаматина, но она знает, что только архитектор вольно или невольно может разделить её безумие. У этой страшной сказки нет конца, и, даже когда кто-нибудь из них двоих умрёт от передозировки, это ничего не изменит...