Город сверху - расчерченный белым светом фонарей, окрашенный золотым светом окон, живой и настоящий. Тихий тишиной, полной живого дыхания. А здесь - темно и тихо. Степь совсем рядом - только обернись - темное огромное море, безбрежное и бездонное, шелестящее травами. Где-то там притаилась Шабнак, костяная людоедка. Где-то там бродят, как корабли в океане, авроксы. А здесь - темно и тихо. Ветер, пахнущий твирью и влагой, пронизывает насквозь. Забирается под клетчатую рубашку. И так здорово, так захватывает дух, что он раскрывает руки, ловя в них потоки воздуха и широко улыбается, чувствуя себя властелином мира. ...Что-то всхлипывает над самым его ухом - раз, другой - и вдруг заходится в плаче. В булькающем младенческом рыдании, доносящемся словно издалека. Он резко оборачивается - но, конечно, никакого младенца на Лестнице нет. Только плач плывет в воздухе, горький и тонкий, от него поднимаются дыбом волоски на руках, сердце подкатывает к горлу.. Некому здесь плакать. Некому. Он сбегает по Лестнице так, словно за ним гонится сотня Шабнаков. А невидимый малыш всё захлебывается рыданием, давится им, и Спичка закрывает руками уши, со всех ног устремляясь к дому. "Чур не в меня, прочь от меня, - твердит он про себя. И темнота смыкается за его спиной.
-
-
19.10.2011 в 23:52Город сверху - расчерченный белым светом фонарей, окрашенный золотым светом окон, живой и настоящий. Тихий тишиной, полной живого дыхания.
А здесь - темно и тихо.
Степь совсем рядом - только обернись - темное огромное море, безбрежное и бездонное, шелестящее травами. Где-то там притаилась Шабнак, костяная людоедка. Где-то там бродят, как корабли в океане, авроксы.
А здесь - темно и тихо.
Ветер, пахнущий твирью и влагой, пронизывает насквозь. Забирается под клетчатую рубашку.
И так здорово, так захватывает дух, что он раскрывает руки, ловя в них потоки воздуха и широко улыбается, чувствуя себя властелином мира.
...Что-то всхлипывает над самым его ухом - раз, другой - и вдруг заходится в плаче. В булькающем младенческом рыдании, доносящемся словно издалека. Он резко оборачивается - но, конечно, никакого младенца на Лестнице нет. Только плач плывет в воздухе, горький и тонкий, от него поднимаются дыбом волоски на руках, сердце подкатывает к горлу.. Некому здесь плакать. Некому.
Он сбегает по Лестнице так, словно за ним гонится сотня Шабнаков. А невидимый малыш всё захлебывается рыданием, давится им, и Спичка закрывает руками уши, со всех ног устремляясь к дому.
"Чур не в меня, прочь от меня, - твердит он про себя.
И темнота смыкается за его спиной.