Даниил бледный в синеву, но Петр не замечает. Он сам ничуть не лучше - разве что отливает зеленью твирина, а не лазурью просвечивающих вен. Руки у него трясутся, тяжелая голова будто полна ваты. Он смотрит перед собой, моргая красными глазами, отчаянно стараясь понять, что же от него хотят - что хочет Город, Чума, Данковский - и не сразу понимает, что Даниил уже не говорит. Что рот у него закрыт. Что глаза его закатились. Стук кости об пол такой сухой и громкий, что Петр вздрагивает, словно его хлестнули кнутом. Он не врач. Что там, он даже не трезв. Последние дни проходят незаметно, в горячке и бреду, в попытках не слышать шаги под окном, шаги за дверью, не чуять мерзкий чад от костров, на которых жгут трупы. Петр не знает сейчас, что делают с теми, кто теряет сознание, и голова у него ватная, мутная, совершенно не годная для мыслей. Осторожно, держась за стену, не отрывая ноги от шаткого пола, он подходит к Даниилу и опускается рядом. Единственное, что он ещё помнит - ко лбу человека в обмороке нужно приложить что-нибудь холодное. Руки у него холодны, как лед. Гладя Даниила по лицу, он ни о чем не думает.
Когда падает девчонка, Гриф и не думает её ловить. Реакция-то позволит - когда все детство в ножички играл, а потом всю юность в наперсточки резался, реакция не такие ещё выверты позволит - а вот отсутствие желания нет. Вор воровку завсегда почует, а уж смертушку свою и с десятка шагов отличит. Тогда особенно, когда каждый день она вокруг таскается, в глаза заглядывает, тайны пытает, и все неймется ей. Выглядит она только - краше в гроб кладут. Волосы грязными сосульками висят, круги под глазами не то что серые, а уж в лиловый отливают, лицо белое, без кровиночки. Руки ещё дрожали, пока на своих ногах стояла. Лучше жрать надо, когда твирь цветет, да не так быстро бегать. Он ей только не указ, да и не собирается быть указом. - Эй, разбойнички, - зовет Гриф, и нет в его лице ни жалости, ни интереса. - Возьмите это чучелко, да отнесите полководцу на крылечко. Пусть его головная боль мучает, а мне своей достанет. Тихо только, а то расстреляют ещё... Будет надо - ещё придет. Если только ноженьки от голода не отнимутся.
Когда Артемий сползает по стене, Капелла пугается так, как, наверное, никогда в жизни. Мало кто казался ей таким же надежным, как Бурах, и мало на кого она могла рассчитывать так крепко. Тяжелый, осунувшийся за последние дни, он держался, насколько мог, и не упал. Дыхание у него хриплое, но ровное. В любом случае, это плохо. Перешагнув через его вытянувшиеся ноги, Капелла набирает в чашку воды из фонтанчика, окунает в неё край шарфа, принимается обтирать Артемию лицо. Нашатырного спирта у неё нет, как нет и никаких лекарств. Единственное, что есть - это сухари и вяленое мясо. Для взрослого мужчины мало, но это больше, чем ничего. Когда Артемий начинает шевелится - рука медленно тянется к лицу, голова откидывается - Капелла улыбается с таким облегчением, что кажется - сейчас заплачет.
Разбитые, усталые и выпитые до капли, они минуту, растянувшуюся в вечность, смотрят друг на друга, а потом Клара падает. Катерина склоняется над её телом и касается рукой щеки. Тонкие, прозрачные пальцы, прожилки синих вен спорят с бледностью лица девочки. Сдвигает вязаную шапку и оправляет шарф, гладит почти невесомо по спутанным волосам, а потом прижимает её ледяную руку к своей груди. В сознании, затуманенном инъекцией обезболивающего, дремлет мысль о том, что вокруг Хозяйки всё правильно, всё идёт так, как должно. Она дарит жизнь всему, чего коснутся её рука и мысль. И тёмную комнату словами старой колыбельной заполняет сухой и тихий голос.
-
-
19.03.2016 в 21:57Даниил бледный в синеву, но Петр не замечает.
Он сам ничуть не лучше - разве что отливает зеленью твирина, а не лазурью просвечивающих вен. Руки у него трясутся, тяжелая голова будто полна ваты. Он смотрит перед собой, моргая красными глазами, отчаянно стараясь понять, что же от него хотят - что хочет Город, Чума, Данковский - и не сразу понимает, что Даниил уже не говорит.
Что рот у него закрыт. Что глаза его закатились.
Стук кости об пол такой сухой и громкий, что Петр вздрагивает, словно его хлестнули кнутом.
Он не врач. Что там, он даже не трезв. Последние дни проходят незаметно, в горячке и бреду, в попытках не слышать шаги под окном, шаги за дверью, не чуять мерзкий чад от костров, на которых жгут трупы. Петр не знает сейчас, что делают с теми, кто теряет сознание, и голова у него ватная, мутная, совершенно не годная для мыслей.
Осторожно, держась за стену, не отрывая ноги от шаткого пола, он подходит к Даниилу и опускается рядом. Единственное, что он ещё помнит - ко лбу человека в обмороке нужно приложить что-нибудь холодное.
Руки у него холодны, как лед.
Гладя Даниила по лицу, он ни о чем не думает.
-
-
19.03.2016 в 23:40Страшновато получилось. С безнадежностью. Прочувствованно.
Откроетесь?
Заказчик
-
-
20.03.2016 в 16:58Когда падает девчонка, Гриф и не думает её ловить.
Реакция-то позволит - когда все детство в ножички играл, а потом всю юность в наперсточки резался, реакция не такие ещё выверты позволит - а вот отсутствие желания нет.
Вор воровку завсегда почует, а уж смертушку свою и с десятка шагов отличит.
Тогда особенно, когда каждый день она вокруг таскается, в глаза заглядывает, тайны пытает, и все неймется ей. Выглядит она только - краше в гроб кладут. Волосы грязными сосульками висят, круги под глазами не то что серые, а уж в лиловый отливают, лицо белое, без кровиночки. Руки ещё дрожали, пока на своих ногах стояла.
Лучше жрать надо, когда твирь цветет, да не так быстро бегать.
Он ей только не указ, да и не собирается быть указом.
- Эй, разбойнички, - зовет Гриф, и нет в его лице ни жалости, ни интереса. - Возьмите это чучелко, да отнесите полководцу на крылечко. Пусть его головная боль мучает, а мне своей достанет. Тихо только, а то расстреляют ещё...
Будет надо - ещё придет. Если только ноженьки от голода не отнимутся.
-
-
20.03.2016 в 17:06кажется, тут только Гаруспика не хватает для полноты комплекта
-
-
20.03.2016 в 17:16Когда Артемий сползает по стене, Капелла пугается так, как, наверное, никогда в жизни. Мало кто казался ей таким же надежным, как Бурах, и мало на кого она могла рассчитывать так крепко. Тяжелый, осунувшийся за последние дни, он держался, насколько мог, и не упал.
Дыхание у него хриплое, но ровное.
В любом случае, это плохо. Перешагнув через его вытянувшиеся ноги, Капелла набирает в чашку воды из фонтанчика, окунает в неё край шарфа, принимается обтирать Артемию лицо. Нашатырного спирта у неё нет, как нет и никаких лекарств.
Единственное, что есть - это сухари и вяленое мясо.
Для взрослого мужчины мало, но это больше, чем ничего.
Когда Артемий начинает шевелится - рука медленно тянется к лицу, голова откидывается - Капелла улыбается с таким облегчением, что кажется - сейчас заплачет.
-
-
20.03.2016 в 17:17Всё я, да.
-
-
20.03.2016 в 17:20-
-
22.03.2016 в 16:58Разбитые, усталые и выпитые до капли, они минуту, растянувшуюся в вечность, смотрят друг на друга, а потом Клара падает. Катерина склоняется над её телом и касается рукой щеки. Тонкие, прозрачные пальцы, прожилки синих вен спорят с бледностью лица девочки. Сдвигает вязаную шапку и оправляет шарф, гладит почти невесомо по спутанным волосам, а потом прижимает её ледяную руку к своей груди. В сознании, затуманенном инъекцией обезболивающего, дремлет мысль о том, что вокруг Хозяйки всё правильно, всё идёт так, как должно. Она дарит жизнь всему, чего коснутся её рука и мысль. И тёмную комнату словами старой колыбельной заполняет сухой и тихий голос.
-
-
23.03.2016 в 14:25-
-
23.03.2016 в 16:23автор исполнения 4
-
-
07.04.2016 в 21:04