И не радует ничего – ни дорогие туфли, ни корсеты, ни атласные ленты на дорогих одеждах – все кажется таким ненужным и лишним, совершенно опостылевшим, мерзким и не ее. Анна вульгарно смеется, пошло шутит на публику, заправляет ароматную сигарету в мундштук, заигрывает с нежными барышнями и галантными кавалерами, высокомерно и нарочито жеманно принимая их комплименты, слова о вечной любви и преданности, а когда это все пропало – наступило время черное, время жутко, время, когда она почувствовала сквозь страх, что совершенно никому не нужна. Не нужна была нелюбимой матери, которая не очень-то и расстроилась, наверняка, когда дочь-дурнушка пропала навсегда из родного дома. Не нужна была в Караване, где до конца его существования жила Аннушка обезличенной, незаконченной куколкой, без красоты и таланта, безмолвной тенью, ходившей по следу легендарных и демонических артистов. Не нужна была никому в Городе, когда в один день появилась там гонимая Властями и собственной совестью, вперемешку со страхом заслуженной кары, маячащем вдали. Вербам она тоже была не нужна – те приютили ее по собственной милости, из жалости, и уж точно не ценили ее присутствия, даже Вера. Особенно Вера. Чье лицо теперь принадлежит певице Ангел. Плачет Анна сидя перед зеркалом, слезы текут по щекам, смешивая белила с тушью, и отражение становится зловещим, некрасивым, пугающим. Анна старается не смотреть, смывает с себя краски, гасит свечу, и ложиться спать, чтобы завтра с утра ждать встречи со своей судьбой, которая вот-вот должна постучать к ней в двери. И от этого сон становиться поверхностным, некрепким, оборачивается пустым бдением до утра. Чтобы замазать синяки под глазами, придется истратить вдвое больше белил. А она ведь никому не нужна. Сколько бы не красилась и не наряжалась. Даже детям.
Заказчик надеялся все-таки на минуты чего-то более светлого или приятного. Хотя да, одиночество, тоска, беспомощность - тоже вполне себе простые человеческие чувства. Но страх у вас тоже присутствует. Спасибо за исполнение.
272.
И не радует ничего – ни дорогие туфли, ни корсеты, ни атласные ленты на дорогих одеждах – все кажется таким ненужным и лишним, совершенно опостылевшим, мерзким и не ее. Анна вульгарно смеется, пошло шутит на публику, заправляет ароматную сигарету в мундштук, заигрывает с нежными барышнями и галантными кавалерами, высокомерно и нарочито жеманно принимая их комплименты, слова о вечной любви и преданности, а когда это все пропало – наступило время черное, время жутко, время, когда она почувствовала сквозь страх, что совершенно никому не нужна.
Не нужна была нелюбимой матери, которая не очень-то и расстроилась, наверняка, когда дочь-дурнушка пропала навсегда из родного дома. Не нужна была в Караване, где до конца его существования жила Аннушка обезличенной, незаконченной куколкой, без красоты и таланта, безмолвной тенью, ходившей по следу легендарных и демонических артистов. Не нужна была никому в Городе, когда в один день появилась там гонимая Властями и собственной совестью, вперемешку со страхом заслуженной кары, маячащем вдали. Вербам она тоже была не нужна – те приютили ее по собственной милости, из жалости, и уж точно не ценили ее присутствия, даже Вера.
Особенно Вера. Чье лицо теперь принадлежит певице Ангел.
Плачет Анна сидя перед зеркалом, слезы текут по щекам, смешивая белила с тушью, и отражение становится зловещим, некрасивым, пугающим. Анна старается не смотреть, смывает с себя краски, гасит свечу, и ложиться спать, чтобы завтра с утра ждать встречи со своей судьбой, которая вот-вот должна постучать к ней в двери. И от этого сон становиться поверхностным, некрепким, оборачивается пустым бдением до утра. Чтобы замазать синяки под глазами, придется истратить вдвое больше белил.
А она ведь никому не нужна. Сколько бы не красилась и не наряжалась.
Даже детям.
Хотя да, одиночество, тоска, беспомощность - тоже вполне себе простые человеческие чувства. Но страх у вас тоже присутствует.
Спасибо за исполнение.