Высока женщина, тонка, словно тростинка. Наливаются за ней кровью следы круглые в земле - проколы, косточками ног оставленные. Перемазано грязью бесформенное платье. Волосы слиплись, комья в них земли и стебли трав. Костистые руки узкие плечи обнимают. Идет-пошатывается, ноги-косточки подламываются, рот словно кровью налитый, алый, а глаза бесцветные, ровно небо над Степью в ненастный день. Тихий скулеж от неё плывет, хрип сорванный, не разобрать слов, не понять, о чем плачет Пожирательница Ногтей, о чем ноет, воет, зачем тащится к границе костров, что горит из ночи в ночь, город бережет. Спичка к земле приникает, просит у неё - сохрани, не выдай. Внутренности у него в ком смерзлись, пальцы побелели, в сухую почву зарылись. Когда искал - думал, не такова шабнак. Думал, можно к ней подойти с мерками человеческими, изучить, рассмотреть, а сейчас глаза слезятся, уткнуться бы лицом в травы, не видеть её. Оборачивается Людоедка, словно что-то услышав. Останавливается, с трудом поворачивается - косточки плохо держат, словно земля их засасывает, в себя тянет. Руки у неё раскрываются, словно крылья птичьи, падают вниз комочки грязи с рукавов, на пальцах не то когти, не то земля налипла, не понять, и у Спички разом сердце удар пропускает и ноги отнимаются - всегда думал - от любой напасти убежит, от любого страха скроется, а на деле не так выходит. Гнется к нему шабнак, как ломается. Ладонью лицо очерчивает, след грязный оставляя, и горит та ладонь, как огнем, жаром пышет, как из печи. - Холодно... - говорит отчетливо. - Никто меня не пожалеет... Холодно.... Спичке даже сил крикнуть нет, когда сухие губы его щеки касаются. Горячи те губы, как клеймом ложатся, и он отмирает будто, вскакивает...
- Заразился твой следопыт, - говорит бесстрастно Исполнитель, клювом качает ровно с осуждением. Ему что? Ему теперь у дверей стоять, ждать, пока преставиться малец...
А Спичка, слабость преодолевая, все окна занавешивает и соль по порогам рассыпает, как мать делала. Больше не пойдет к нему Людоедка, зачем ей теперь, однако всё одно страшно. Страшно... И холодно.
Спичка к земле приникает, просит у неё - сохрани, не выдай. Внутренности у него в ком смерзлись, пальцы побелели, в сухую почву зарылись. Когда искал - думал, не такова шабнак. Думал, можно к ней подойти с мерками человеческими, изучить, рассмотреть, а сейчас глаза слезятся, уткнуться бы лицом в травы, не видеть её.
Оборачивается Людоедка, словно что-то услышав. Останавливается, с трудом поворачивается - косточки плохо держат, словно земля их засасывает, в себя тянет. Руки у неё раскрываются, словно крылья птичьи, падают вниз комочки грязи с рукавов, на пальцах не то когти, не то земля налипла, не понять, и у Спички разом сердце удар пропускает и ноги отнимаются - всегда думал - от любой напасти убежит, от любого страха скроется, а на деле не так выходит.
Гнется к нему шабнак, как ломается. Ладонью лицо очерчивает, след грязный оставляя, и горит та ладонь, как огнем, жаром пышет, как из печи.
- Холодно... - говорит отчетливо. - Никто меня не пожалеет... Холодно....
Спичке даже сил крикнуть нет, когда сухие губы его щеки касаются. Горячи те губы, как клеймом ложатся, и он отмирает будто, вскакивает...
- Заразился твой следопыт, - говорит бесстрастно Исполнитель, клювом качает ровно с осуждением.
Ему что? Ему теперь у дверей стоять, ждать, пока преставиться малец...
А Спичка, слабость преодолевая, все окна занавешивает и соль по порогам рассыпает, как мать делала. Больше не пойдет к нему Людоедка, зачем ей теперь, однако всё одно страшно.
Страшно...
И холодно.
Не заказчик.
Н.З.
Заказчик.
А.